— Конечно. Я просто полагаюсь на вашу справедливость, Артур. — Супруги еще раз поцеловались, и сэр Артур вошел в свой кабинет. И сразу же опустился в глубокое кресло.
— У тропи нет табу, — сказал он чуть ли не вслух. — Они не рисуют, не поют, у них нет ни праздников, ни обрядов, нет никаких знаков, нет колдунов, и у них нет даже амулетов. Они даже не людоеды.
И он произнес еще громче:
— Могут ли существовать вообще люди без табу?
Рассеянным, но пристальным взглядом он смотрел на портрет сэра Уэстона Дрейпера, баронета, кавалера ордена Подвязки. Он прислушивался к неудержимому смеху, который зрел в самой глубине души и наконец тронул его губы.
Глава четырнадцатая
Свидетельские показания профессора Рэмпола и опровержения капитана Троппа. Последние выступления свидетелей. Речь прокурора, речь защитника. Судья Дрейпер подводит итог судебному разбирательству. Присяжные растеряны. Прежде чем установить, люди ли тропи, необходимо определить, что такое человек. В кодексе законов полностью отсутствует официальное определение человека. Присяжные отказываются вынести вердикт.
На следующем заседании были выслушаны еще два антрополога, вызванные в суд обвинением. И хотя ученые считали, что Рагanthropus следует отнести к человеческому роду, обосновывая этот вывод, они так противоречили друг другу, что защита ограничилась лишь насмешливым молчанием, куда более красноречивым, чем самая страстная речь.
В свою очередь защита вызвала двух ученых-психологов: профессора Рэмпола, крупнейшего специалиста по вопросам психологии примитивных народов, и знаменитого капитана Троппа, посвятившего себя изучению умственных способностей человекообразных обезьян.
Череп профессора Рэмпола был так восхитительно лыс, что казалось, он с умыслом лишился своей шевелюры, лишь бы предоставить к услугам френологов столь редкостный объект для исследования. В правом глазу, затянутом бельмом, он носил монокль, и это делало его похожим на офицера кайзеровской армии. Но мягкий, удивительно приятного тембра голос заставлял забыть неприглядную внешность профессора.
Первый же обращенный к нему вопрос, казалось, привел ученою в замешательство: существует ли, спросили его, признак, по которому можно безошибочно, исходя из данных науки, отличить разум примитивного человека от ума животного?
После минутного раздумья сэр Питер сказал, что несколько месяцев назад он бы ответил, что таким признаком является речь. Артикулированная у человека, в отличие от речи животного, отмеченная у первого деятельностью воображения и памяти, она у животного — застывшая и инстинктивная. Но появление тропи вынуждает его признать, что он не сделал всех необходимых выводов: речь тропи, по-видимому, инстинктивна, но в то же время и членораздельна; ее нельзя считать застывшей речью существа, лишенного воображения, поскольку запас слов у тропи увеличился, хотя бы пока за счет подражания; таким образом, ее нельзя считать ни человеческой речью, ни речью животных: она содержит элементы той и другой. Теперь ему стало ясным, что специфичным надо считать не речь, которая является лишь средством общения, а самую потребность общения, равно как и цель его.
Подумав, он добавил:
— Некоторые ученые считают, что это специфическое различие лежит в способности человека создавать мифы. По мнению других, оно заключается в способности человека пользоваться символами, и прежде всего простейшим из них — словом. Но в обоих этих случаях мы сталкиваемся с одной и той же проблемой: какой специфической необходимостью обусловлено создание мифов и символов?
Он провел большой узловатой рукой по своему блестящему черепу.
— Видите ли, рассуждая таким образом, мы вряд ли сумеем прийти к положительному выводу. Поэтому лучше остановиться на фактах, поддающихся контролю: то есть на тех, которые познаются путем анализа различных мозговых связей. Сравнительное изучение этих связей у человека и у животных, возможно, позволило бы установить точное и ясное различие.
— Мы не совсем улавливаем ход ваших мыслей, — остановил его судья.
— Мозг часто сравнивают, — продолжал сэр Питер, — с гигантской телефонной станцией, которая с неслыханной быстротой связывает тысячи различных центров: одни из них ведают наблюдением или изучением, другие руководят или приказывают. В общем, все эти связи определены довольно точно. Я хочу сказать — их роль и количество достаточно хорошо изучены как у человека, так и у различных видов животных. Итак, человеком, по-моему, следует считать всякое существо, мозг которого объемлет всю сумму перечисленных выше связей, а животным — существо, мозг которого этими связями не обладает.
— Но, — попытался уточнить вопрос сэр Артур, — разве количество этих связей одинаково у всех людей, независимо от их классовой принадлежности, возраста, развития, расы?
— Н-н-нет, — замялся сэр Питер, потирая переносицу. — Это было бы слишком просто… Различия существуют… и большие различия… и все-таки не в этом главное. Ведь сумма связей у самого отсталого из негритосов несравненно больше, чем у самого развитого шимпанзе. Можно даже, если хотите, взять количество и качество мозговых связей негритосов за тот минимум, которым должен обладать индивидуум, чтобы иметь право именоваться человеком.
Сэр Артур задумчиво покачал головой и не сразу задал вопрос:
— Не слишком ли произволен и даже искусствен принцип такой классификации? Ведь мы строим эту классификацию, приняв за необходимый минимум мозговые связи негритосов, а затем, исходя из той же классификации, считаем негритосов людьми, поскольку они действительно обладают этим минимумом.
Профессор непринужденно рассмеялся и сказал:
— Пожалуй. Но, право, я и сам не знаю, как выбраться из этого заколдованного круга.
— Кроме того, не противоречите ли вы самому себе? Тот, у кого отсутствуют некоторые из этих связей, по вашим словам, уже не может называться человеком. Но разве их отсутствие нельзя объяснить специфическими умственными особенностями того или иного индивидуума?
— Совершенно справедливо.
— Следовательно, если у тебя нет тех или иных свойств, ты уже перестаешь быть человеком? А ведь вы сами утверждали здесь, что если это и возможно, то, во всяком случае, очень рискованно.
— Вы совершенно правы, — ответил профессор.
— Итак, из всего сказанного, — продолжал сэр Артур, — нам, очевидно, придется сделать вывод, что антропология, равно как и зоология, не в состоянии установить точной границы, отделяющей человека от животного?
— Боюсь, что это так.
Наступило довольно продолжительное молчание. Затем сэр Артур, чуть заметно улыбнувшись бледно-розовой тюлевой шляпке с зеленым бантом, видневшейся в глубине зала, спросил:
— Если не ошибаюсь, профессор, на земле не существует такого племени, независимо от того, живет ли оно на самом отдаленном острове или где-нибудь в неизведанной пустыне, чью психологию вы бы не изучили самым детальным образом. Так вот, видели ли вы хоть одно племя, которое бы не носило амулетов?
По залу пронесся легкий смех, несколько ослабивший напряжение. Но профессор даже не улыбнулся.
— А ведь и в самом деле нет. Никогда не видел, — после некоторого колебания ответил он.
— Чем же вы объясняете это явление?
— Что именно вас интересует?
— Не кажется ли вам, что вера в амулеты, которая существовала во все века и у всех народов, свойственна исключительно человеку?
— Да. Равно как и способность создавать мифы. Но это еще ничего не доказывает.
— Как знать, — возразил сэр Артур. — Разве способность задавать себе вопросы, даже самые примитивные, не свойственна только человеку, одному лишь человеку, пусть самому неразвитому, самому отсталому?
— Конечно.
— А нельзя ли, продолжал судья, — объяснить эту способность некоторыми мозговыми связями, которых нет у животных?
— Нельзя ли? — задумчиво повторил профессор. — Ведь любопытство свойственно и животным. Многие животные страшно любопытны.
— Однако они не носят амулетов.
— Да, не носят.
— Значит, если они и любопытны, то иначе, чем человек. Ведь они-то не задаются вопросами?
— Вполне с вами согласен, — ответил сэр Питер. Отвлеченное мышление свойственно только человеку. Животным оно недоступно.
— Вы в этом абсолютно уверены? Стало быть, у животных невозможно обнаружить признаков такого любопытства, пусть даже в самом зачаточном состоянии?
— Не думаю, — ответил сэр Питер, — Такие вопросы выходят за пределы моей компетенции, но на первый взгляд… Животное смотрит, наблюдает, ждет, что станется с тем или иным предметом, какие произойдут с ним изменения… и только. Вещь исчезает, а вместе с ней проходит и любопытство. Ни… ни этого протеста, ни этой борьбы против немоты окружающего их мира вещей. Дело в том, что любопытство животного всегда остается чисто потребительским, ему нет никакого дела до вещей как таковых, они интересуют его лишь в той мере, в какой соотносятся с ним самим — животное неотделимо от них, неотделимо от природы, приковано к ней всеми фибрами. Оно не абстрагируется от вещей с целью познать их извне… Одним словом, — закончил сэр Питер, — животные не способны мыслить отвлеченно. Не здесь ли в таком случае следует искать переплетение связей… специфическое переплетение, которое доступно человеку, и только человеку.
